«Спешите делать добро»... Удивительные слова! Их часто произносят с сердечным порывом, ими пробуждают и побуждают. Но мало кто знает, что эти слова принадлежат доктору Федору Петровичу Гаазу. Именно эти слова стали девизом его жизни и разнеслись по всему свету. Сам «святой доктор», как его звали современники, не оставлял себе времени на размышления об истинной христианской любви: он жил и творил дела милосердия, лечил, помогал, наставлял, опекал, открывал больницы, школы... Он жил состраданием ко всем людям, особенно к отверженным и несчастным.

 

Вторая родина

Фридрих Иосиф Гааз родился 24 августа 1780 г. в Германии в городке Мюнстерейфеле. Дед его был доктором медицины, отец – скромным аптекарем. Это была благочестивая семья, в которой росло 8 детей. Несмотря на скромные средства, все пятеро братьев получили хорошее образование. Окончив католическую церковную школу, Фридрих поступил в Йенский университет, где посещал лекции по математике и философии, был учеником Шеллинга. В Вене он получил медицинское образование, специализировался по глазным болезням.

Талантливый врач-офтальмолог Фридрих Иосиф Гааз прибыл в Москву в 1802 году по приглашению вельможи Репнина, которого он успешно излечил. Поселился врач в Москве и быстро приобрел известность, широкую медицинскую практику. В Москве поле лечебной деятельности оказалось поистине огромным. В 1807 году сама императрица Мария Федоровна настаивает на его кандидатуре на должность главного врача в Павловской больнице.

В качестве главного врача военного госпиталя, Гааз ездил по Северному Кавказу, где открыл, исследовал и подробно описал источники целебных минеральных вод, вокруг которых позднее возникли известные курорты: Железноводск, Пятигорск, Ессентуки и Кисловодск.

С точки зрения личного успеха все складывалось как нельзя лучше. Гааз быстро приобрел известность и стал весьма обеспеченным человеком. В городе у него появился собственный дом, в Подмосковье – имение и суконная фабрика. Ездил он, по тогдашней моде, в карете цугом на четырех белых лошадях. В свободное время читал, не был чужд дружеской беседы, интересовался астрономией, причем настолько, что даже приобретал по случаю старые телескопы.

Когда армия Наполеона вторглась в Россию, доктор сопровождал русские войска в походах от Москвы до Парижа: он не только оперировал, лечил больных и раненых, но и переводил с французского, беседовал с солдатами и офицерами о Божьем Промысле и медицине, ближе узнавал жизнь русского народа. И все больше чувствовал себя его частью. Доктору-иноземцу пришлись по душе добродушие и открытость русского народа, язык которого он успешно освоил, а «присвоение» ему русского имени, –называли доктора Федором Петровичем, говорило о том, что чужим его не считают. Через десять лет после своего приезда, во время войны с Наполеоном, он побывал на родине, но вскоре вернулся. Оказалось, что далекая Россия стала для него удивительно близкой.

Так и бежали годы, постепенно приближая Федора Петровича ко времени, когда всеми уважаемый человек вдруг безо всякого сожаления откажется и от дома, и от имения с фабрикой, которые пойдут с молотка, и посвятит свою жизнь «несчастным» – так он называл осужденных и обездоленных.

«Самый верный путь к счастью… делать счастливыми других»

В 1820 году московским генерал-губернатором стал Д. В. Голицын, и, зная добросовестность и профессионализм Гааза, назначил его главным врачом Москвы. Комитет был учрежден по особому указу императора, и в него входили многие именитые люди, в том числе московский митрополит Филарет. За четверть века доктор пропустил лишь одно из 253 ежемесячных заседаний комитета, когда сам уже тяжело заболел.

На государственной службе Гааз сразу нажил себе врагов. На него писали жалобы и доносы те, которым он досаждал, по их словам, «придирчивым педантизмом». Ведь Гааз требовал, чтобы в больницах ежедневно мылись полы, еженедельно сменялось постельное белье, чтобы врачи следили за приготовлением доброкачественной пищи, не допуская злоупотреблений и обкрадывания больных. Для чиновников, заведующих больницами, это было непостижимо, и они открыто возмущались тем, что им приходится подчиняться какому-то «сумасшедшему немцу». И называли его неуживчивым, неспокойным человеком, автором вздорных проектов.

Вскоре Гаазу предложили работу во вновь созданном Попечительном о тюрьмах комитете. Ознакомившись с делом, он с радостью принял предложение. За короткое время Гааз становится самым деятельным членом комитета и одновременно главным врачом московских тюрем, состояние которых в то время наводило ужас на очевидцев. Он с головой уходит в работу.

Положение арестантов в московских тюрьмах было страшным: грязь, сырость, отсутствие нар, переполненные камеры, где лица, виновные лишь в нарушении паспортного режима, содержались вместе с настоящими преступниками, больные вместе со здоровыми, дети вместе со взрослыми, а женщины, зачастую, вместе с мужчинами. В тюремных лазаретах больные лежали по двое-трое на одной кровати, содержались они впроголодь, так как надзиратели бессовестно обкрадывали несчастных.

Столкнувшись с положением осужденных, судьба которых после суда уже никого не интересовала, Гааз всеми силами старался доказать, что все они вправе рассчитывать на сострадание, и что обращение с ними должно быть, по его словам, «без напрасной жестокости». По его настоянию на кандалах металл был заменен на более легкий сплав. По его ходатайству женщин и мужчин стали держать в заключении раздельно, и для женщин-арестанток был смягчен тюремный режим. Доктор Гааз добился, чтобы к осужденным женщинам с грудными детьми в тюрьмах и острогах было более гуманное отношение. Также Федор Петрович настоял на упразднении варварского арестантского прута, на который во время этапов «нанизывали» пересыльных во избежание побегов. Прикованные намертво к железному пруту, со стертыми до крови руками, медленно шли больные и здоровые, старики и дети, мужчины и женщины. Тех, кто падал, волокли остальные, мертвых на привале отстегивали, заменяя их живыми; арестанты, скованные по пять человек по обе стороны прута, вмести шли, сидели, дремали, ели, справляли нужду. Благодаря Федору Петровичу, прут для всех, идущих по этапу через Москву, был заменен легкими индивидуальными, так называемыми «гаазовскими", кандалами. Надев на себя облегченные кандалы, доктор ходил в них по своей комнате вокруг стола, считая круги, пока не «проходил» 5-6 верст. Так он испытывал на себе собственное изобретение.

Тюремные власти смотрели на Гааза неодобрительно, считая его вольнодумцем, и вскоре обвинили его в нарушении «Устава для ссыльных». Гаазу пришлось объясняться и оправдываться, ища покровительства у влиятельных лиц.

Федор Петрович Гааз 

И один в поле воин

Движимый чувством сострадания, доктор Гааз делает все возможное, чтобы при Попечительном о тюрьмах комитете была учреждена должность ходатая по делам заключенных, и исполняет эту хлопотливую обязанность до конца своих дней. Защищая своих подопечных, Гааз иногда горячился, пререкался с властями, что восстанавливало их против него. Число его недоброжелателей росло. Не доверяя служителям правосудия, Федор Петрович зачастую сомневался в справедливости выносимых приговоров. В таких случаях он настойчиво хлопотал о помиловании. Однажды ему пришлось поспорить на эту тему с самим митрополитом Филаретом, которому надоели постоянные просьбы Гааза.

– Вы все говорите, Федор Петрович, – возмущался митрополит, – о невиновных осужденных, но таких нет! Если человек подвергнут каре, значит, есть за ним вина.

– Да вы забыли о Христе, владыка? – вспылил Гааз. Окружающие притихли, ибо никто не смел возражать такой особе, как митрополит.

Однако после минутного молчания последний смиренно произнес:

– Нет, Федор Петрович, не я забыл о Христе, а, видно, Христос меня оставил, – и, поклонившись, вышел.

Он бился с бесчеловечностью закона и лютой жестокостью помещиков, отправлявших в ссылку крепостных, но оставлявших у себя их детей. Федор Петрович умолял не разлучать детей и родителей. Когда увещания не помогали, Гааз неизменно упоминал о некоем безымянном благотворителе, готовом оплатить помещику его милосердие. Рубль смягчал окаменевшие сердца. Дети шли в дальние края рука об руку с родителями, а приобретенное многолетней медицинской практикой немалое состояние Федора Петровича таяло день ото дня… Казенных денег не хватало, пожертвований тоже. Гааз пускал в ход собственные средства. Так исчезла карета с белыми рысаками, дом в Москве, усадьба, фабрика… Как на это реагировали тогдашние москвичи? Вот мнение современника-мемуариста: «Доктор Гааз один из людей, чья внешность и одеяние вызывают мысль о чем-то смешном, чье поведение и разговор до такой степени идут вразрез со взглядами нашего времени, что невольно заставляют подозревать в нем или безумие, или же апостольское призвание. По мнению одних – это помешанный, по мнению других – Божий человек».

Любовь во всем

Будучи глубоко верующим человеком, доктор понимал, как важна для его подопечных духовная поддержка. Гааз устраивал тюремные библиотеки, школы для детей заключенных. Снабжал их букварями, Евангелиями, сам сочинил и издал несколько брошюр с «добрыми наставлениями и советами». Его «Азбука христианского благонравия» содержит тексты из 4-х Евангелий, Посланий Апостольских, проповедующих любовь, прощение, мир, кротость. Всем уходящим по этапу доктор собственноручно вешал на грудь сумочку с этой книжкой. Добился и того, чтобы иноверцы получали духовную литературу на родных языках.

Доктор был инициатором строительства больниц и школ для всех неимущих.

В «гаазовской», как ее называли, больнице порядки были удивительные. Двери ее всегда были широко открыты. Сюда привозили подобранных на улицах пострадавших: сбитых экипажами, замерзших, людей, потерявших сознание от голода, беспризорных детей. Прежде всего, поступивших спешили обогреть, накормить и, насколько возможно, ободрить и утешить. После выписки большинству оказывали дальнейшую помощь: иногородних снабжали деньгами на проезд до дома, одиноких и престарелых помещали в богадельни, детей-сирот старались пристроить в семьи обеспеченных людей. Персонал больницы подбирался тщательно. Равнодушных к делу и недобросовестных не держали. После обнаруженного нерадения провинившиеся платили штраф или вынуждены были уволиться.

Не знающий домашнего тепла и забот близких, Гааз всем сердцем тянулся к детям. Часто бывал в «своей» школе, принося с собой угощение для малышей, о которых никогда не забывал. Дети, конечно же, платили ему горячей искренней привязанностью и любовью. Они ждали его посещений так, как только могут ждать одинокие и обездоленные. По словам графини С.А. Толстой, дети облепляли Гааза со всех сторон, карабкались к нему на колени, всячески тормошили. Все это сопровождалось оживленными разговорами и звонким ребячьим смехом. В такие минуты Федор Петрович отвлекался от бесконечных дел и, видимо, отдыхал душой.

Известен случай, когда метельным зимним вечером Гааз шел проведать больного. Кутаясь в потрепанную шубу, он шел то проваливаясь в снег, то скользя. Прохожих не было видно. Внезапно из переулка вышли трое в низко нахлобученных шапках, закутанных в отрепье.

– А ну, дядя, скидавай шубу и шапку да поживее. И мошну давай… Пикнешь – придавим.

– Отдать вам шубу? Хорошо. Я вижу, вы все очень плохо одеты. Денег у меня мало. Отдам все. Но прошу об одной милости, добрые люди. Я есть доктор, лекарь. Спешно иду к больному. Очень болен хороший человек, отец большой семьи. Его дом от этого места еще полверсты. Без шубы я не дойду. Идемте вместе. Вы не извольте опасаться. Тут улицы тихие, у ворот я сниму шубу. Деньги могу сейчас отдать.

Долговязый парень зло хохотнул и взмахнул дубинкой, но другой, постарше, удержал его, подошел вплотную, вгляделся.

– Погоди, погоди. Ты лекарь, говоришь? Братцы, да это же Федор Петрович! Батюшка, милостивец, да кто же тебя обидеть посмеет. Прости, Христа ради! Идем, батюшка, мы тебя проводим, чтобы никакой варнак не посягнул. Ничего у тебя не возьмем. Кабы у меня хоть грош лишний был, я бы тебе с душой отдал на твое доброхотство.

В редкие свободные часы Федор Петрович обычно читал или, взяв телескоп, наблюдал за звездным небом. Куда уносился мечтами «доктор-чудак», глядя на звезды? О чем думал?

С течением времени многие из числа недоброжелателей Гааза примирились со странностями и чудачествами «неистового филантропа», поняв, наконец, сколько света и тепла заключали в себе эти странности.

Федор Петрович Гааз скончался 16 августа 1853 года. За почти полувековое жертвенное служение несчастным русский народ назвал его «Святым доктором» и «Божьим человеком», и 19 августа 1853 года небывалой для тогдашней Москвы двадцатитысячной толпой проводил Федора Петровича в последний путь. До самой могилы гроб несли на руках. Все его имущество ушло на благотворительность, поэтому хоронили его за счет полиции. А в московской тюрьме была зажжена лампада перед иконой, приобретенной на скудные гроши арестантов.

Могила Федора Петровича – человека редчайшей подвижнической доброты и благородства – сохранилась до наших дней. Скромное надгробие в виде большого камня с крестом обнесено чугунной оградой с орнаментом из настоящих «облегченных» кандалов, напоминающих о великих победах «святого доктора» во имя милосердия. На его могиле высечены строки из Евангелия: «Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими: истинно говорю вам, он препояшется и посадит их, и, подходя, станет служить им» (Лк.12:37).

Прошли столетия, но людям все так же не хватает участия и обычной человеческой доброты. Спешите делать добро! Это призыв и вечное напоминание людям о высшем предназначении человеческой жизни. И это наш с вами шанс – успеть делать добро, пока мы живы.

«Спешите делать добро»… христианки!

В конце 19-го века на памятнике Гаазу сделали новую надпись, цитату из его французского сочинения, обращенного к христианкам: «Спешите делать добро». И в этом своем сочинении он так объяснял, какой должна быть мера этого добра: «Женщины-христианки будут деятельно помогать устройству приютов для нуждающихся: для бедных больных, для детей-сирот, для престарелых, дряхлых людей, покинутых и не имеющих силы добывать свой хлеб трудом. Они никогда не будут откладывать на завтра то, что могут сделать сегодня. Они будут торопиться делать добро. То, что им почему-нибудь недоступно самим, они настоятельно и кротко будут просить сделать тех, кому это возможно, и не будут краснеть, решаясь на эти хлопоты и просьбы, внушаемые им духом милосердия. Не станут останавливаться перед унижением, испытываемым при отказах. Всякое унижение, которое они будут переносить при исполнении воли Христа и ради желания пользы ближнему, в свое время превратится для них в драгоценную жемчужину. Они будут делать добро скромно, не тщеславясь, стараясь как можно меньше тратить на себя. При искушениях роскошью они будут вспоминать о евангельском Лазаре и богаче. А если они уже поддались искушению роскоши, то пусть выделяют на дела благотворительности часть суммы, которую они тратят. Еврейский закон определял, что десятая часть, десятина, должна быть посвящена на добрые дела. Мытарь, тронутый посещением Спасителя, решился отдать половину своего имения бедным. Пусть каждый установит для себя правило относительно этого».

Могила доктора Гааза на Введенском кладбище (Москва) 

 

"Выбор доктора Гааза" © "МТ КИНО"