16 августа 1853 года скончался знаменитый доктор Федор Петрович Гааз, который всю жизнь помогал обездоленным и изобрел... кандалы, названные в его честь.

Когда Федор Петрович Гааз умер, 20-тысячная толпа простого русского народа провожала его в последний путь до московского кладбища на Введенских горах, неся на руках гроб с телом покойного и горько оплакивая его кончину.

Опасаясь беспорядков, власти выслали казаков, но у присутствующих не было других чувств, кроме боли утраты. В церквях служили панихиды, в арестантских казематах и на этапах заключенные молились за упокой души Федора Петровича. 

Прошло 154 года со дня смерти этого великого человека, но и сегодня на его могиле всегда лежат живые цветы и горят свечи.

Если не самого Гааза, то уж «гаазовские» кандалы, сменившие железный прут и тяжелые кандалы, с которыми приходилось следовать по этапу, узники Российской империи знали хорошо. Слышали о Гаазе и заключенные арестантских рот при Динабургской крепости.

В год 50-летия со дня смерти Федора Петровича Гааза, двинские журналисты опубликовали статью в память об этом необыкновенном человеке.

Гааз прожил жизнь, ни на шаг не отступая от своего девиза «Спешите делать добро!». Немец — по происхождению, католик — по вероисповеданию, врач — по профессии, русский — душою, Федор Петрович никому не отказывал в помощи.

У Гааза нет отказа


Федор Петрович Гааз ( настоящее имя — Фридрих Иосиф Гааз) был одним из восьми детей скромного аптекаря из немецкого городка Мюнстерейфеля. Юноша, окончивший курс медицинских наук в Вене, успешно лечил русского дипломата Репнина и по приглашению последнего отправился на службу в Россию, где ему была обещана обширная медицинская практика.

Вельможа сдержал свое слово. Через несколько лет Гааз, став старшим врачом павловской больницы, приобрел известность и приличное состояние: дом в центре Москвы, имение в Подмосковье, суконная фабрика, белые лошади и карета. Но Федор Петрович был излишне добр, доверчив и непрактичен, и очень скоро его состояние расстаяло, как туман. Гааз мог, остановив свою упряжку, выпрячь лошадь и отдать нуждающемуся. «У Гааза нет отказа», — такая поговорка ходила по столице.

Однажды князь Щербаков, в ведении которого находилась Гаазовская больница для бесприютных, принялся отчитывать Федора Петровича за мягкотелость и бесхарактерность. Бедный доктор долго оправдывался, а потом в ответ на приказ князя больше не принимать «лишних» больных, опустился перед Щербаковым на колени и заплакал. Потрясенный князь никогда Федору Петровичу больше не выговаривал.

Неизменный потрепанный фрак с пожелтевшим от времени жабо, поношенные туфли с пряжками, заштопанные чулки, дребезжавшая пролетка с запряженными в нее древними клячами — таким помнили москвичи чудаковатого доктора и добродушно шутили, что Гаазу, его слуге и лошадям вместе за 400 лет. А «практичные люди», показывая на него пальцем, злорадствовали: «Посмотрите, вот едет безумный Гааз! Сам нищий, а все хлопочет о каторжниках. Сумасшедший!» Кстати, когда лошади Гааза старели и не могли ходить в упряжи, доктор оставлял их у себя доживать век, а новых покупал из обреченых на убой.

Гаазовские кандалы


С 1828 года и до конца жизни Гааз был бессменным членом Тюремного комитета, из 300 заседаний которого пропустил только одно, и то по уважительной причине. Как-то митрополит Филарет пытался доказать Гаазу, что если человек подвергнут каре, значит, за ним есть вина. «Да Вы о Христе, владыка, позабыли! О Христе, невинноосужденном!» — возразил Федор Петрович при гробовом молчании присутствующих. На что смущенный митрополит ответил: «Нет, Федор Петрович, когда я произносил эти слова, не я о Христе забыл — Он меня позабыл!», а затем благословил всех и смущенно вышел.

В Российской империи для конвоирования арестантов были введен специальный прут, представляющий собой аршинный (около 72 см) железный стержень с ушком, на который надевалось от восьми до десяти запястьев, а затем в ушко вставлялся замок и в каждое запястье заключалась рука арестанта. Ключ хранился в сумке на груди конвойного унтер-офицера, и распечатывать прут в дороге разрешалось, только когда кто-нибудь из узников, не выдержав тягот этапа, погибал. Даже естественную нужду заключенным приходилось справлять в присутствии всех прикованных к пруту. Борьба Гааза за отмену прута длилась несколько лет и закончилась победой доктора.

Но Федор Петрович пошел дальше. Он предложил вариант облегченных кандалов, обтянутых кожей, длиной в один аршин и цепью весом до 3 фунтов (более 1 килограмма) взамен тяжелых, которыми арестанты отмораживали и стирали в кровь свои руки и ноги. Старые кандалы были весом от четырех с половиной до пяти с половиной фунтов (фунт около 410 граммов) и размером от четырех с половиной вершков (4,5 сантиметра, в аршине 16 вершков) до аршина. По Москве рассказывали, что Федор Петрович приказал заковать себя в кандалы собственного изобретения, чтобы знать, каково в них идти.

«Отправляйся с Богом!»


Чтобы облегчить участь арестантов, Гааз настоял на организации полуэтапа в Москве на Рогожке. «Злодеями» и «мучителями» называя начальство, доктор требовал кого-то из заключенных расковать, кого-то посадить на телегу. Здесь Федор Петрович прощался с узниками, наделяя их собранными деньгами и продуктами, и долго брел вместе с партиями, переговариваясь с арестантами и все знали: это идет Гааз, он помогает бедным и арестантам.

Федор Петрович так «достал» чиновников, что генерал Капцевич, слывший в свете скромным, вежливым человеком и приветливым хлебосолом, называл Гааза «утрированным филантропом» и требовал «удалить сего доктора от его обязанностей».

До сих пор о Федоре Петровиче ходит немало фантастических рассказов. Был такой случай, когда Гааза, возвращавшегося ночью от больного, остановили грабители, пытаясь отобрать у доктора его старенькую шубу. Федор Петрович просил оставить ему ее, так как, если он заболеет, его больные окажутся без помощи, и предложил разбойникам прийти за шубой в его больницу, спросив Гааза. «Батюшка! Да что ты не сказал сразу, что ты Гааз! Кто ж тебя тронет, а если позволишь, мы тебя и проводим», — долго извинялись налетчики.

Рассказывая об уважении Федора Ивановича ссыльными, современники вспоминали и такой случай. Еще при жизни Гааза, на вопрос тюремного чиновника о просьбах заключенный, заплакав, ответил: «Никаких просьб у меня нет, а только... скажите, жив ли еще в Москве Федор Петрович?»

Гааз был одинок и перед смертью сильно болел. Он мог только сидеть, испытывая при этом невыразимые страдания, но никто не слышал от него ни одного слова жалобы. Опекаемые им арестанты обратились к священнику с просьбой отслужить обедню о выздоровлении «святого доктора». Из-за того, что Федор Петрович был католиком, священнику пришлось просить благословения Московского митрополита. Секунду помолчав, Филарет произнес: «Благословляю! Отправляйся с Богом! И я буду у него!».

Автор: Наталья Салагубова

Фильм-рассказ "Доктор Гааз"